Ваш браузер устарел. Рекомендуем обновить его до последней версии.

Новости "Литературного кейса"


 В разделе "Электронная библиотека" открыт доступ к пятому и шестому сборникам "Саяногорск литературный" (2011-2012 гг.)

 Приглашаем к чтению!


Литературное объединение "Стрежень" открыли свой сайт под девизом:

«Открытое сердце Сибири».

Добро пожаловать!

Адрес сайта: 
Открытое сердце Сибири
 Уважаемые друзья! Представляем Вам новый раздел "Вестник литературного объединения "Стрежень", где Вы можете посмотреть или скачать электронные версии газет, выпускаемые ЛО "Стрежень".

Литературный хронограф

Именинники месяца

Куклин Владимир Александрович

13 декабря 1953 г.

Данилов Константин Константинович

18 декабря 1930 г.

Балагуров Виталий Александрович

19 декабря 1931 г.

Конев Николай Михайлович

19 декабря  1935 г.

Усачёв Владимир Викторович

30 декабря 1966 г.

Просветова Зинаида Васильевна

 31 декабря 1941 г.

 

»
Бавыкин Владимир Георгиевич

2 место - Бавыкин Владимир Георгиевич

(номинация "Проза")

Алтын-холь

Название этого озера я не берусь переводить на русский язык, так как в тюркских наречиях не знаток. Хотя в свое время два года жил в Монголии и язык на бытовом уровне освоил. Так вот похожее словосочетание «Алтын-кол» там обозначает полярную звезду, дословно «Золотой кол». Это не удивительно, ведь Полярная звезда, имея минимальный радиус окружности, как бы стоит на месте, а все звезды вращаются вокруг нее. И вообще, при переводе одно слово на монгольском языке может иметь десяток значений. Здесь, в Саянах, можно не задумываясь назвать озера с аналогичным словосочетанием: Кара-холь, Улуг-Мангуш-холь, Тере-холь.

Об этом озере, находящемся на противоположной границе района, за девяносто километров, я узнал от знакомого пасечника, который кочевал там со своей передвижной пасекой на колесном тракторе. По его рассказам, там было изобилие водоплавающей дичи. А поскольку на окрестных водоемах, после открытия охоты, дичи существенно поубавилось, то его рассказ меня серьезно заинтересовал.

И вот в выходной день мы с внуком Вовкой, экипированные соответствующим образом для охоты, поехали на нашей автомашине «Нива» на разведку. С маху озеро обнаружить не удалось – по рассказам все приметы совпадали, а озера так и не было. Помог нам местный пастух, проезжавший мимо на лошади, указав нужное направление  и заверив, что до него не больше километра. Проехав еще немного в указанном направлении, мы выехали на берег небольшой речушки, преодолевать которую нужно было вброд. Осмотрев крутые берега на съезде и сам брод глубиной до сорока сантиметров, я пришел к выводу, что на тракторе или лошади сделать это плевое дело, а вот машину можно засадить по самые уши и помощи ждать неоткуда – до ближайшего поселка километров пятнадцать. Оставить машину без присмотра и идти пешком с ночевкой непонятно где нас не устраивало, и мы решили вернуться назад и по противоположному берегу реки продолжить поиски. Крюк получался при этом километров тридцать. Да ведь как говорится, бешеной собаке семь верст - не крюк. А где вы видели нормального охотника или рыбака – все они «повернуты» на своих пристрастиях. Уже зная примерные координаты озера, по лесной дороге, довольно быстро добрались до опушки леса, и с вершины небольшого холма перед нами открылась панорама речной долины с блестевшей гладью небольшого озера. Сразу бросилось в глаза изобилие камышей и болотной растительности по топким берегам. Выход к воде более-менее удобный был лишь в двух местах, где можно было протащить через сплошную стену камыша нашу надувную лодку. Кроме того, в северной части небольшим ручейком и мочагами озеро соединилось с другим, гораздо большим по размерам, на обследование которого у нас уже не оставалось времени, так как мы его потратили на поиски. В бинокль было видно, как по озеру сновали взад и вперед утки всяких пород и размеров, заглатывая в воде живой и растительный корм, плавающий в изобилии в теплой и мелкой воде. Здесь они были у себя дома, так как неприступные плавки камышей идеально подходили для гнездовий и вывода утят.

Солнце между тем уже клонилось к закату, сухое и удобное место для ночевки было подобрано и, наскоро перекусив, мы отправились к озеру, чтобы на вечерней зорьке вволю пострелять по уткам, которых было много, и мы их видели, уже невооруженным глазом. К сожалению, нашим надеждам не суждено было сбыться. Как только мы вышли на берег и стали проламываться через камыши со своей лодкой, утки поднялись на крыло и, сбившись в большую стаю, перелетели на соседнее большое озеро, которое было от нас метрах в трехстах. Что делать, не бежать же за ними? Порешив, что на ночевку часть из них все равно вернется, мы затаились в камышах. Вовка на лодке, а я на прибрежной, высоко торчащей из воды кочке. Вечер был удивительно хорош для поздней осени.

Прогретый за день воздух источал тепло и благодать, вода в озере была теплой, хотя и со специфическим душком. Тишина и покой царили вокруг и только непуганые кулички носились по воде, как игрушечные торпедные катера, да местные ондатры, которых оказалось довольно много, скользили по водной глади к своим кормовым местам, поскольку эти зверьки сумеречные и ведут активный образ жизни в вечернее и утреннее время. Сидеть неподвижно в течение нескольких часов в неудобной позе утомительно, особенно, если видишь, что твои усилия бесполезны. Именно так все и происходило. Утки, видимо, не понимая, что мы тащились такие километры к ним, не торопились возвращаться под наши выстрелы. Кочка подо мной становилась все ниже и ниже, сидеть стало неудобно, затекли ноги и спина. Я уже вдоволь насмотрелся на соседей-ондатр, которые, видя мою неподвижность, видимо, приняли меня за невесть откуда взявшийся пенек, перестали бояться, и резвилась по своему усмотрению. А одна вообще, взобравшись метрах в десяти от меня на плавучую кочку, принялась позировать. Причесала и огладила свою шубку, умыла мордочку и, взяв в передние лапы (так и хочется сказать руки) притащенный с собой корешок, принялась уплетать его, поглядывая на меня блестящими бусинками глаз.

В стороне, где сидел внук, раздался одиночный выстрел и я порадовался, что хоть ему повезло. От грохота из камышей, напротив меня, выбралась утка и поплыла в мою сторону. Конечно же, я не упустил удачу и снял ее первым выстрелом. Между тем стало смеркаться, и мне нужно было, пока еще хоть что-то видно, по болотистой низине обогнуть озеро, чтобы выйти к машине. Там меня уже поджидал внук, чем-то сконфуженный. На мой вопрос: – Кого подстрелил? он ответил: – Какую-то крысу. Оказалось, это ондатра, я успокоил его, рассказав, что ее мясо не просто съедобно, а является деликатесом и, кроме того, обладает целебными свойствами, и я давно хотел его попробовать. Поужинав на скорую руку у небольшого костерка и, напившись горячего чая, мы поспешили устраиваться на ночлег в машине. Спешили мы не просто так, а по причине резкого изменения погоды. Дневное тепло как-то незаметно сменилось легким пронизывающим ветерком с Саян, и теперь резко похолодало, да так, что находиться даже у костра стало неуютно. Машина у меня была переоборудована так, что спинка заднего сидения откидывалась назад, образуя мягкую, ровную площадку, где можно было разместиться даже втроем. Забравшись в спальные мешки, мы заснули с надеждой на то, что рано утром, потемну, занять места в своих скрадках, и уж тогда-то непуганые утки будут нашими. Ночью было так холодно, что пришлось заводить машину и прогревать остывший салон, вдобавок отсыревший от нашего дыхания и покрывшийся мельчайшими капельками ледяной воды.

В пять часов зазвонил будильник, и я, выбравшись из спальника, поспешил наружу. Оказалось, спешить было незачем. Над озером и его окрестностями стлался белый морозный туман, прибрежная трава побелела от инея и хрустела под ногами как стекло. Наша машина была покрыта белым ледяным панцирем, а лодка, оставленная на ночь на берегу, съежилась и стала полуспущенной. Пробравшись к самому озеру, я понял, что удача в этом месте нам не светит – вся поверхность его была покрыта тонким слоем льда. Так вот почему утки так легко покинули свои насиженные места. Их толкал инстинкт -переселиться на более глубокие, незамерзшие озера, где, сбившись в стаи, они готовились к отлету на юг. Оставаться на озере не имело никакого смысла, и мы, осторожно свернув обледенелую лодку и погрузив ее в багажник, поехали домой. Так закончилась наша первая встреча с этим озером с загадочным и звучным названием Алтын–холь.

Следующая встреча у нас произошла только через год. Поводом для этого послужило решение охоторгана: не выдавать охотникам путевки на отстрел боровой и водоплавающей дичи. Как такое могло прийти им в голову, до сих пор непонятно. Ведь это порождало анархию и беспредел. Нерегулируемая численность охотников могла легко зашкаливать на отдельных озерах, а другие озера могли остаться безлюдными.

Перебирая с братом варианты предстоящей охоты, я вспомнил об этом озере, и мы решили, что не всякий дурак поедет в такую даль из-за нескольких подстреленных уток. А только зря надеялись – «дураков» оказалось даже больше, чем предполагали, но это выяснилось несколько позже. К открытию охоты мы подготовились основательно, я вооружился пятизарядным полуавтоматом двенадцатого калибра, он - двустволкой того же калибра с приличным запасом боеприпасов. Накануне установленного дня открытия охоты выехали на микроавтобусе УАЗ, позаимствованном у коллеги по работе. Обшарпанный вид нашего транспортного средства не внушал доверия. Видимо, он был списан по старости в какой-то организации и восстановлен новым владельцем. Я высказал сомнение, сможем ли мы доехать на нем до места назначения. На что брат, принимавший активное участие в его ремонте, дал гарантию его живучести. В салоне микроавтобуса были убраны почти все сидения, оставлены лишь два передних и небольшой столик. Вся задняя часть была свободна, и можно было вольготно располагаться на ночлег и отдых.

Машина наша бойко бежала первые километры, затем стала чего-то подкашливать, пованивать дымком и паром. Брат останавливался, копался в моторе, доливал воды в радиатор из канистры, предусмотрительно прихваченной из дому, и наш аппарат бежал все резвее и резвее, наматывая десятки километров на спидометре.

Где-то примерно на полпути из-под капота вырвалось облако пара, машина встала, и я подумал – вот и отохотились. Но брат не сдавался. Обрезав и укоротив шланг, идущий к радиатору, он надежно закрепил его подручными средствами, и до места добрались уже без поломок и происшествий.

Наша надежда, что мы будем на озере одни, не оправдалась. На знакомом озерке уже стояло три легковых машины, правда, на противоположном от нас берегу, а на большом соседнем виднелись цветные яркие шатры, палатки, гремела музыка. Несколько в стороне были припаркованы машины, трещала бензопила, и на подъезде к лагерю, двигался грузовик ГАЗ-66, таща на буксире здоровенную сушину на дрова для огромного костра. От такой картины мое настроение упало куда-то ближе к плинтусу. Правда, уток было опять много, и надежда еще теплилась в груди. Обустроить лагерь на уже знакомом месте не составляло труда, а газовая плита в машине снимала проблему с заготовкой дров и разведением костра. Поужинав и отметив, как положено, открытие охоты, которое начиналось с завтрашней утренней зорьки, принялись накачивать лодки и готовить снаряжение. Оставшееся свободное время через распахнутые задние двери наблюдали в бинокли за резвящимися на озере утками и противоположным берегом, где у костра слышался все усиливающийся гомон охотников, видимо, те тоже праздновали всерьез. Через какое-то время к ним подъехала автомашина УАЗ, и там все затихло. Разглядеть в деталях из-за расстояния толком ничего не удавалось, но когда от костра в охапке притащили ружья и стали сгружать в УАЗик, стало понятно, что это похоже на изъятие оружия за какое-то нарушение милицейскими органами. Следующими на очереди должны были быть мы. Документы на оружие у нас были в порядке, ружья в чехлах – все как положено. А вдруг местная сельская власть своим решением что-то перенесла или запретила, в наше время все может быть. Чтобы не терзаться в неведении, я попросил брата унести и спрятать ружья в камышах и включить легенду «отдыхающих на природе». Между тем спор на той стороне все разгорался, и слышна была уже откровенная брань. Размышляя обо всем этом, я спросил у брата:

- Гена, а вот если у отдыхающих в машине найдут полные сумки патронов, что подумают?

- Правильно, лопнет наша легенда, как мыльный пузырь. Иди, прячь и патроны.

Вот так мы остались без оружия и боеприпасов, и любому проверяющему, с любыми полномочиями придраться было не к чему.

Голоса у наших соседей на том берегу постепенно стали стихать, послышалось что-то наподобие тостов, и вот уже изъятые ружья раздали охотникам. Все понятно – проверяющие тоже люди. Нам же откупаться было нечем – единственную бутылку мы отполовинили за ужином, и остатки никого не заинтересуют. Солнце тем временем скрылось за горизонтом, и наступили сумерки. Можно было возвращать наше оружие на место и никого не бояться, поскольку с противоположного берега доносились залихватские народные песни и до нас никому не было никакого дела. Брат принес ружья и отправился за сумкой с патронами, которую прятал отдельно. Отсутствовал он подозрительно долго и пришел пустой, не найдя место, где оставил ее. Что с ним случилось, он внятно объяснить не мог, как не мог и вспомнить даже место поклажи. «Переклинило со страху, что ли?» - с раздражением подумал я, но виду не показал и, натянув болотные сапоги, пошел помогать искать. Направление, в котором он уходил, я не знал и искал, обследуя все кочки и прибрежные камыши подряд. Все было тщетно. Сумерки сгустились, пришлось взять электрические фонарики и с ними продолжать поиски. Постепенно мы углублялись все глубже и глубже в камыши, под ногами захлюпала вода, в таком месте патроны уж точно не могли быть, и мы повернули, как нам казалось, к берегу. Но не тут-то было, воды под ногами становилось все больше и больше, она уже доходила до колен, а лабиринты проходов в непроходимых камышах уводили нас неизвестно куда. Взять прямое направление, ориентируясь по звуку гулянки наших соседей, было можно, а вот пройти сквозь джунгли камышей, сросшихся корнями, невозможно. Выбиваясь из сил, мы уже не один час кружили в этих зарослях, брали направление и по Полярной звезде в редких просветах, где было видно звездное небо, но через несколько метров очередной проход уводил нас совершенно в другую сторону. Сложилась безвыходная ситуация: ни идти в нужном направлении, ни ползти, ни плыть мы не могли, а вот только по естественным проходам. Чтобы осмотреться, я попытался взобраться на ондатровую хатку, возвышавшуюся примерно на метр над водой, но и это было невозможно, она была построена из камышей и жидкой грязи, и я погрузился в нее, как в огромную коровью какашку. Одеты мы были легко – брат в майке, я в рубашке, и, тем не менее, в свете фонарей от нас валил пар. Болотные сапоги уже давно через верх заполнились водой, сползли и развернулись, вылить из них воду и переобуться было невозможно, так как просто присесть было не на что. Проваливаясь в подводные ямы и падая, запутавшись в корнях, мы вымокли до пояса, хорошо еще, что вода была удивительно теплой. Звать на помощь соседей было и стыдно, и бесполезно, докричаться до них - тоже проблематично. Блуждая в камышах, набрели на более-менее широкий просвет и вдалеке, километрах в двух, блеснул огонек кошары. Ориентируясь по нему, мы вышли или, вернее, выползли по грязи на опушку камышей – перед нами была гладь озера. Возвращаться в непроходимые джунгли не стали, приняв решение обходить их по кромке, по чистой воде, благо, глубина здесь была не более метра, да и терять нам было нечего – мокрыми были с ног до головы. Решение было верным, дно, хоть и илистое, хорошо держало нас, и мы брели как два лунатика, с фонариками в темноте кромешной ночи.

Вскоре показался проход в стене камышей, проделанный для выхода лодок, и по нему-то, по уши грязные и мокрые, выбрались на берег. Было два часа ночи, по нашим прикидкам, часа три мы проблудили в камышах. Машина наша стояла с распахнутыми дверцами, с лежащими на виду ружьями и снаряжением, ведь рассчитывали вернуться через несколько минут, а вышло – на полночи.

Не мешкая, стянули с себя сапоги и мокрую одежду, что мы могли - отжали и развесили сушиться. Включив газовую плиту, согрели чай, одновременно прогрев и салон. Переодевшись в сухую одежду, что нашлась в нашей экипировке, и, напившись чая, улеглись спать в расстроенных чувствах – воевать-то поутру было нечем. Чуть только стало бледнеть утреннее небо, раздались первые выстрелы. Как правило, это молодые, нетерпеливые охотники еще в потемках торопились отличиться. Затем выстрелы звучали все чаще и чаще, и вот треск их заполнил уже все пространство в округе. Мы же полеживали в теплых постелях, дожидаясь полного рассвета. И вот он наступил. Брат пошел на поиски злосчастной сумки и вернулся минут через пять с победным видом, таща ее за лямки. Как мы могли ее не найти буквально в двадцати метрах от машины, остается загадкой. Минут через пять наши лодки устремились к облюбованным еще с вечера камышам и замерли в замаскированных  укромных местах. Время было упущено, напуганные утки кружили высоко в небе, недосягаемые для выстрелов, на воде уже не было ни одной, и некоторые охотники уже покидали свои «засидки» и возвращались к местам стоянки.

Нам же приходилось терпеливо ждать, чтобы не уехать домой без выстрела. И вот повезло – на меня хоть и на приличной высоте заходила стая кряковых уток. Сектор обстрела был выбран заранее с таким расчетом, чтобы сбитые утки падали на чистую воду. И как только  они пересекли невидимую черту, я открыл огонь. Первые два выстрела были в пустую, и только третий достиг цели,  и желанная добыча, кувыркнувшись в воздухе, упала метрах в десяти от меня, но не на чистую воду, а в непроходимые камыши и добраться к ней было невозможно. Сожалея о случившемся, я вновь занял исходную позицию, но стрелять больше не стал: то утки шли на большой высоте, то пролетали над камышами, где опять могли остаться недосягаемыми, сбитые выстрелом. Раздосадованный такой охотой, я выбрался из камышей и поплыл к месту стоянки. Вскоре подплыл и брат с одной добытой, сидевшей на воде, уткой.

Оставаться на озере и продолжать охоту на вечерней заре у нас не было ни времени, ни желания. И мы, быстро собравшись, поехали домой, увозя незабываемые приключения этой ночи и уверенные, что такое открытие охоты не забудется никогда.

Белка

Сколько я себя  помню, с самых ранних детских лет  меня всегда окружали собаки. Дело в том, что до десяти лет я был единственным ребенком в семье, и мое одиночество скрашивало общение с четвероногими друзьями. Собаки бывали всякие: и путные, и шалавы, но мне-то,  малышу-карапузу, они все казались самыми-самыми.

Помню, как я горевал, когда отец у меня на глазах, додумался тоже, пристрелил пакостливую Жульку. И сколько было радости, когда она через два дня приплелась, покачиваясь, домой, а еще через неделю бегала, как ни в чем не бывало, продолжая делать набеги на куриные гнезда. Правда, потом она исчезла бесследно. Видимо, отец, тайком от меня, привел приговор в исполнение.

В школьные годы я на практике познавал азы обучения своих питомцев собачьим наукам. Они у меня и в упряжке бывали, и картошку копали, и сусликов добывали, да мало ли чего придет в голову деревенскому парнишке? Зайцев в петли они мне тоже загоняли, но чаще приходилось из этих петель спасать их самих. Собак я любил, и они мне отвечали тем же.

После окончания института меня направили на работу в большой таежный поселок Верхний Кужебар, где к собакам был особый подход, особые критерии оценки их качеств. Здесь требовались промысловые собаки, способные выслеживать соболя, не обращая внимания на белку, загонять сохатого, не тратя попусту время на быстроногую косулю, облаять глухаря, равнодушно пробежав мимо рябчика и, уж если надо, то схватиться в единоборстве с хозяином тайги - медведем.

В общем, только с хорошей собакой мог быть хороший охотник - просто другого не дано.

Я перебрал не менее десятка собак, но путнего так ничего и не нашел. Попадали прекрасные, азартные для работы по сохатому, были бельчатники, глухорятники, а вот универсалов не было.

Однажды в поселке случилось несчастье - погиб один из штатных охотников местного промхоза, добывший за осенний сезон с одной собакой сто восемнадцать соболей. Выждав несколько месяцев, я попросил его жену продать собаку, оставшуюся не у дел. Она мне вначале отказала, а затем согласилась, заломив сногсшибательную по деревенским меркам цену - сто двадцать рублей. Честно говоря, я отдал бы и больше, так как в собаку влюбился с первого взгляда.

Она своим собачьим умом как-то поняла, что я пришел за ней, внимательно посмотрела на меня своими большими коричневыми глазами и, как бы что-то решив, вздохнула, вылезла из-под дома и подошла ко мне. Слабо вильнув хвостом и всем своим видом говоря: что уж теперь поделаешь - будем дружить с тобой. Умные выразительные глаза выражали тоску и печаль по умершему хозяину, и она равнодушно принимала мои ласки и заигрывания, терпеливо ожидая чем все это  закончится. Это была довольно рослая восточно-сибирская лайка, чисто белого цвета, только кончики ушей были отмечены рыжими пестринами.

Приживалась на новом месте она болезненно. Все было чужим: и хозяин, и жилье, и запахи. Постепенно она стала приходить в себя и проявлять такой ум, сообразительность и самостоятельность, что диву даешься.

Мои маленькие мальчишки вначале с настороженностью и опаской относились к новому живому существу, но со временем привыкли и стали включать ее в свои игры. Надо сказать, она это воспринимала снисходительно, никогда не обижала малышей, но старалась при первой возможности улизнуть от назойливых непосед.

В первый же охотничий сезон она показала, что такое настоящая собака: работала по зверю азартно и неутомимо, не делая промахов и сбоев. Таежные заросли и глухомань стали с ее помощью для меня открытой книгой. Порою часами, не видя ее, я знал, что она меня все время пеленгует на слух и обоняние и раз не подает голоса, то на пути нет ничего, заслуживающего нашего внимания. Психологический контакт у нас установился полный. Я вслух разговаривал с ней как с напарником, и, на удивление, она все понимала. Знакомые удивлялись, как такое возможно, а я и сам не знал, чем это объяснить. Была у нее удивительная черта характера - она всегда вела себя ровно и покладисто, без бурных проявлений радости и всплесков эмоций. Если уж ее кто-то, как говорится, достал, то, глухо рыкнув, уходила подальше от обидчика в укромное место и оттуда скалила клыки: иди, попробуй сунься.

Однажды ее дочь Стрелка обзавелась своим первым потомством. Счастливая мамаша, не помня себя от радости, сидя в собачьей будке, беспрестанно облизывала малышей, перекатывая их носом с боку на бок, ни на минуту не оставляя без внимания. В общем, новые заботы и обязанности переполняли ее, и она от всего этого была на седьмом небе. Три дня она ни на минуту не покидала своих слепых, беспомощных, тупоносых очаровашек и высовывалась из будки лишь попить воды из стоящей рядом кастрюли. Но голод не тетка, пришлось ей вылезать, а заодно поразмяться, проветриться и сообщить о своей радости всему собачьему сообществу улицы. Через некоторое время во дворе раздался горестный, хватающий за душу вой. Я пулей вылетел во двор, поняв, что случилось что-то необычное. Увиденная картина заставила меня расхохотаться. Белка, воспользовавшись отсутствием мамаши, залезла к своим внучатам в будку и деловито обихаживала их своим языком. А они, в свою очередь, чмокали розовыми ртами пустые соски бабки. Попытки Стрелки восстановить природный порядок, наталкивались на предупредительно оскаленную пасть и рык, не предвещавший ничего хорошего. Мне тоже не удалось выманить ее, т.к. она буквально читала мои мысли. До вечера бедная Стрелка горестно скулила у будки, пока ее мамаша, наводившись с малышами, не уступила место. Потом такая подмена случалась довольно часто и проходила уже без стычек, обыденно, само собой, как будто так и должно быть. Хотя у собак такое совместное воспитание я видел впервые.

Однажды, копаясь во дворе с мотоциклом, я услышал у себя за спиной какие-то кашляющие звуки, доносившиеся от собачьей будки. Обернувшись, увидел конвульсивно дергающееся тело Стрелки с явными признаками начинающейся рвоты. Подумав с неприязнью: «Нажралась где-то пропастины», я прикрикнул на нее, боясь как бы она своими нечистотами не заляпала щенков, крутившихся у нее под ногами. Однако ничего не произошло, из раскрытой пасти показалась колбаска пережеванной пищи и шлепнулась в кучу щенков. По тому, как они без промедления принялись уплетать ее, я понял, что такое кормление для них не новость, и они к этому привыкли. Получалось, что собака, как волк, делала отрыжку своему потомству.

Через несколько минут во дворе показалась Белка и прямиком направилась к щенкам. Я затаился и во все глаза смотрел за чудом, происходившем у меня во дворе. Щенки радостной гурьбой кинулись к своей бабке и, вставая на дыбашки, передними лапками требовательно царапали ей морду. Разинув пасть, она потужилась, и вот очередная порция корма выпала к щенкам, они и ее «умяли» моментально. Я понял, что Белка научила этим премудростям свою дочь. Под опекой таких заботливых мамаш, щенки росли как на дрожжах и вскоре перешли на самостоятельное питание. И тут бабка не оставляла их без внимания. С утра уводила в лес, и возвращались они к вечеру, перепачканные землей, усталые, но довольные. Зачастую отказывались от предлагаемой еды, видимо, что-то им там перепадало на зубы.

Шли годы, старела моя собака, да и я сам. Охотой почти перестал заниматься, но слово себе дал, что Белку буду кормить до самой смерти. Заслужила она себе обеспеченную старость. Жила она у меня под дачным загородным домиком в лесу, просторно и комфортно, наедине с природой. Я ежедневно, даже зимой, навещал ее после работы, кормил, общался с ней, скрашивая её одиночество. Радовалась она моему появлению как всегда сдержанно, только умные глаза светились теплом, любовью и преданностью.

Мой младший сын Сергей всеми повадками и увлечениями пошел в меня. Учась в старших классах, он пристрастился к охоте и любил это дело самозабвенно. Как только выдавалась свободная минута, он уже был в лесу.

Однажды во время зимних каникул он уговорил меня с утра увезти его на охоту, а вечером, после работы, забрать. Доехав до своей дачи, я высадил его, и он, прихватив с собой собаку, на камусных лыжах направился в лес. В общем-то собака при глубоком снеге совершенно не нужна, но отпускать одного ребенка мне, честно говоря, не очень хотелось. Да и друзья с Белкой они были закадычные, так что все остались довольны.

Вечером в установленное время Сергея на месте не оказалось. Поднявшись в гору, начерпав при этом полные ботинки снега, я принялся кричать и свистеть, но все было напрасно - из ночного леса не доносилось ни звука. Беспокойные мысли панически запрыгали в голове: в лесу всякое бывает, не мог ребенок задержаться без причины. Прокрутив в голове различные варианты, решил ехать домой, экипироваться надлежащим образом и, прихватив мощный фонарь и ружье, идти по его следам на поиски.

Напоследок, пройдя метров двести по водоразделу, где снег был помельче, я несколько раз прокричал условный сигнал и с радостью услышал ответный крик из темнеющего передо мной распадка. Прошло не менее тридцати минут, мои промокшие ноги замерзли и, чтобы согреться, приходилось непрерывно бегать и прыгать, прежде чем показался сын. Устал он смертельно, это было видно по походке, одежда была вся залеплена снегом и куржаком, каждый шаг в гору на лыжах давался ему с трудом. Главное, он был жив и невредим, и все остальное для меня уходило на второй план. Сбросив рюкзак, лыжи и ружье, он, переводя дух, рассказал мне, что во время снегопада, не видя знакомых очертаний гор, неточно взял направление и вышел гораздо ниже точки нашей встречи, пришлось несколько километров возвращаться, поднимаясь по ключу. Собаки с ним не было и, когда я спросил его об этом, ответил, что она выбилась из сил и осталась лежать у ключа, метрах в двухстах, вниз по склону. Я рассмеялся: «Сколько  же ты исходил, если собака выбилась из сил?»

Немного передохнув, он решил возвращаться за собакой. Я его не отговаривал, так как поступил бы точно так же. Кто не ходил по тайге на «последнем дыхании», когда каждый шаг дается с боем с самим собой, когда ноги наливаются  свинцом и не хотят идти, тому не понять цену такого решения. Надо было иметь мужество и силу духа пересилить себя и делать то, что необходимо, хотя каждая клетка тела выла и ныла от усталости, прося отдыха. Про себя я гордился им, но вида не подавал. Через несколько минут он вернулся, таща на плечах обессилевшую собаку. Такого предположить я просто не мог, это как же надо любить животное, чтобы тащить его на руках,  валяясь от усталости. Еще несколько минут хода, и мы сидели в прогревающейся машине. Дома мои охотники, разморенные теплом в машине, от еды отказались и спали мертвецким сном без снов и сновидений до утра.

Последнее лето Белка заметно «сдала» - стала плохо видеть и слышать, иногда, не узнавая меня, лаяла, пока не улавливала запах. К осени она стала плохо вставать на ноги, голос охрип, и она практически не покидала своего убежища под домиком.

Однажды вечером она не встретила меня, не пришла на мои призывные крики. Не было ее ни на следующий день, ни позже. Мои поиски не увенчались успехом, хотя я излазил все укромные места, пытаясь найти  ее тело и закопать. Она поступила, как поступала всегда. Почувствовав скорую кончину, позаботилась о себе сама и, найдя потаенное убежище, ушла из жизни, как уходят дикие звери - тайком, без хлопот.

День охотника

О существовании такого праздника я не знал, хотя много лет отработал в Государственной лесной охране, в таежных поселках и городах. О том, что существует День открытия охоты на боровую и водоплавающую дичь, естественно знал. Об этом обычно сообщалось малозаметным объявлением в самом конце местных газет, которые практически никто не читал. Местные охотники и так знали, что в сентябре вся дичь становиться взрослой и подлежит отстрелу, а потому ружье становилось непременным атрибутом всех поездок и выходов в тайгу. Добыча рябчика или даже глухаря считалась среди промысловиков охотников  чем-то  сродни детской забаве. Стреляли  по ним  лишь попутно, обычно к вечеру, чтобы употребить за ужином.

Только приехав на работу в Саяногорск, в первый же год, в конце августа, заметил какую-то «лихорадку», охватившую знакомых охотников.

Они что-то обсуждали, спорили, бегали по охотничьим магазинам, выбирая нужные боеприпасы и снаряжение.

По-настоящему праздничную атмосферу я почувствовал, лишь попав на открытие охоты на озере «Культстан», что километрах в трех от районного центра села Бея. В этот день сюда собирались охотники из Черногорска и Абакана, Майна и Саяногорска, Табата и Беи. Всего человек пятьдесят. Люди давно были знакомы друг с другом по охоте или по работе. Сюда же приезжали некоторые работники администрации и райвоенкомата. Публика была разношерстная: от директора предприятия до рабочего, но здесь, как в общественной бане, все были равны. По возрасту тоже была разбежка: от пацана, внука кого-нибудь из охотников, до пенсионера. Озеро было в степи, примерно в километре от автодороги, а свое название получило за то, что когда-то здесь был стационарный полевой стан, от которого остался лишь старый, обветшалый дом, используемый пастухами или рыбаками, как укрытие в случае непогоды. Место общего сбора и устройства табора было давно определено - южный, высокий, а поэтому всегда сухой берег озера, с которого можно было часами наблюдать за утками и лысухами, снующими в камыщевых лабиринтах. Места отстрела (номера) за каждым охотником были закреплены годами, нарушать их порядок и  нахально занимать, считалось противоречащим охотничьей этике. Вновь прибывшим охотникам определялся «номер» на общем вечернем собрании, и такое решение было неоспоримым. Молодежь выходила на отстрел только под наблюдением старших, и меня всегда радовало, что они тянутся не к пустым забавам и пьянству, а вот так, по-«мужицки», неторопливо и основательно готовят и проверяют лодки и оружие, следят за костром и готовят на нем в котелках пищу. Видно было, что это увлечение у них на всю жизнь.

Накануне дня открытия охоты работники местного лесхоза и леспромхоза на грузовике завозили дрова для общего костра и доски, из которых изготавливали каркас временного укрытия, покрываемый брезентовым автопологом, и служащий местом общего сбора. Приезжать охотники начинали во второй половине дня, то есть в пятницу перед выходными, на которые обычно и назначался этот день. Кто-то отпрашивался с работы, кто-то брал отгул, а кто-то втихаря сбегал. Но все свято блюли традицию - вечером надо быть на таборе с полной  выкладкой, запасами продовольствия и горячительного напитка от простуды. По традиции, каждый подъезжающий выкладывал все, что мог, из продуктов и в общую кучу ставил бутылку водки. При этом будешь ты пить или нет, можно тебе или нельзя, - никого не интересовало: есть такса за вход, оплачивай, а нет «вольному воля», иди, вечеряй в одиночку. Исключение из правил мы сделали только один раз директору Богословского леспромхоза Бурмагину Анатолию Ивановичу. Было это примерно за полгода до его смерти, мы видели его угнетенное состояние. Видимо он догадывался, а может быть и знал, что дни его сочтены, и, выставив две бутылки пива, попросил: «Ребята, можно я сегодня пивком буду отмечать?» Никто не посмел возразить на это, и на вторую его просьбу - дать «номер» на крутом бережку, хоть посмотреть на охоту – возражений не было. Все поняли, что человек из последних сил, сам за рулем машины, приехал за пятьдесят километров, чтобы попрощаться со знакомыми людьми, послушать трех охотников у вечернего костра. Два раза поутру удалось выстрелить, но без результата, да он ему и не был нужен. А трех уток от «перестрела» мы ему все-таки выделили, и поехал он домой успокоенный и умиротворенный.

Гора продуктов к вечеру достигала ощутимых размеров, каждый старался выставить что-нибудь вкусненькое, а работники торговли - и кое-что дефицитное. Местный главный лесничий лесхоза Олейник Виктор Григорьевич со своим подручным механиком Олегом, выставляли на озере сеть и к вечеру добывали с полведра пеляди, которую тут же круто солили, и к ужину она была почти готова, а кому слишком малосольна – бери соль да посыпай, кто не дает? Это была какая-то коммуна с полнейшими демократическими принципами.

Общий стол обычно начинался в шесть часов. Выбирался «старший» табора, знающий всех охотников и традиции озера. Обычно это был Олейник В.Г., который приглашал всех к «столу» принять чарку за открытие охоты , чтоб «глаз подвострить» . Компания веселилась, как могла. Кто-то рассказывал анекдоты, кто травил охотничьи байки, кто спорил о преимуществах того или иного оружия, а Алексей Костюнин читал переделанные на народный манер стихи классика, от которых подвыпившие мужики катались от смеха.

Обычно веселье продолжалось до полуночи, потом звучала команда, «старшего»: «Отбой!» и наставление: «На утро подъем в четыре часа, уток потемну не стрелять!» Все расходились по своим машинам и палаткам. Кто-то заваливался спать, кто-то добавлял в себя любимого, а кто, как мы с кумом Сашей, приехавшим из Абакана, чаевничали у костра, разведенного возле наших машин. Нам было о чем поговорить, что вспомнить, и спать не хотелось. Постепенно на берегах озера все затихало, и наступила глубокая ночная тишина, нарушаемая лишь покрякиванием и попискиванием уток в камышах.

И тут кум меня озадачил - у него кончились сигареты. Я ему посоветовал поспрашивать у соседей, но это его не устраивало, ему нужна была целая пачка, чтобы хватило и на утро. Он предложил: «Поехали в Бею, в какой-нибудь дежурке купим». Ехать на своей машине, после выпивки, я наотрез отказался, тогда он завел свою «Ниву» и собрался ехать один. Естественно, позволить сделать это я ему не мог, и сел к нему. Напрямую, по полевой дороге, к райцентру мы ехали минут десять, а там недалеко от околицы, я знал, стоят три продуктовых магазина – вот к ним и лежал наш путь. Они  оказались закрытыми, и мы, проехав дальше по центральной улице до сквера, остановились - нигде не было и намека на торговую точку. Я просветил кума: «Дальше будет только милиция, может сразу подъедем и сдадимся им без проблем?» Но он уперся: «Пойдем тогда до центра пешком»,  и подогнал машину к первому попавшемуся забору. Вот так, пешим порядком, мы отправились на поиски проклятой табачной лавки. Мои болотные сапоги бухали по дороге, а вот Саша шел бесшумно, как кошка, меня это заинтересовало и в свете уличного фонаря, я попытался рассмотреть его обувку, а он расхохотался: «Я в носках, как сидел у костра, так и поехал». Действительно, на нем были черные, высокие шерстяные носки-самовязки, вот в них он и щеголял. В самом центре поселка звучала музыка, светились окна небольшого кафе, через которые Саша увидел на витрине, желанные пачки сигарет и без колебаний пошел внутрь. Я последовал за ним. А дальше была «картина маслом»  - танцующие пары в глубине зала замерли и заворожено смотрели на нас, как на привидения. И было от чего. Наши «вечерние» костюмы явно не соответствовали положению вещей. Мой камуфляжный костюм и болотные сапоги, хоть как-то давали намек на цивилизацию, Сашин же разномастный, обтрепанный у многочисленных ночевок у костров, а главное, его лохматые «мокасины», производили неизгладимое впечатление. Сашу это нисколько не смутило, и он прямиком направился к буфету, купив две пачки желанных сигарет и две бутылки пива, на мой взгляд, совершенно не нужные. Но он, видимо, действовал по правилам только ему известного этикета, что если в два часа ночи в носках заходишь в кафе, то пиво надо брать обязательно, и уселся за ближайший столик. Пиво оказалось старым и кислым, он же, покуривая, прихлебывал его, и смотрел на танцующих, которые отошли от шока и уже не обращали на нас никакого внимания. Особенно красиво и пластично танцевала яркая молодая женщина коренной национальности с привлекательными формами. На Сашино предложение пойти потанцевать я чуть не подавился своим пивом, представив, как он в своем костюме потасканного бомжа, а главное в лохматых грязных носках, будет смотреться в паре с этой очаровашкой. Без приключений, покинув кафе, мы добрались до своей машины. Возле нее  за забором, торчала голова и мужской голос спросил: - Мужики, что случилось? Наш ответ: - Курево кончилось,- его вполне удовлетворил, и он успокоенный пошел в дом досыпать, а мы в потемках, с трудом найдя начало полевой дороги, поехали на свое озеро. Было два часа ночи, и устраиваться спать было рискованно – мы могли проспать подъем в четыре часа. Поэтому, чтобы убить время, решились на ночную прогулку вокруг озера. Завершить путешествие успели как раз вовремя - запищали будильники и табор зашевелился, охотники забирались в свои лодки и уплывали на «номера». Последовали их промеру и мы. Вскоре потревоженный нашим появлением, животный мир успокоился, и наступила предутренняя тишина. Постепенно небо на востоке стало светлеть, набежавший ветерок колыхнул метелки камышей раз и другой, разбудив птичью мелочь, обитавшую в его зарослях и тысячи скворцов, устраивавшихся каждый день в них на ночевку. Улетать на поля на кормежку, по темну, они не торопились, и беспокойно стоями, перелетая с места на место над нашими головами, производили столько шума и писка, что заглушали все звуки вокруг. А некоторые вообще садились на нас и, поняв свою ошибку, с писком поспешно улетали. Вскоре стало настолько светло, что можно было различить мушку ружья и уток на воде. И началась охота. Выстрелы бахали со всех сторон и иногда, по звуку определив, что стреляют в твою сторону, приходилось рукавов закрывать глаза от случайных дробин. Метрах в семидесяти от меня был скрадок Олейника. По грохоту дюралевой лодки «казанки», на которой он плыл на веслах с напарником, я понял, что они что-то долго прособирались. У меня уже было несколько подстреленных уток. Прошло совсем немного времени, и они вдруг стали истошно орать, прося помощи. Мой челнок-каноэ щучкой скользнул из камышей и вот уже я был на месте. Лодка моих соседей была затоплена и из воды торчала только носовая часть, в которой был герметичный отсек, на которой как мокрый суслик, сидел механик Олег, имевший хлипкое телосложение. Рядом с лодкой, держась за нее руками, торчала голова Олейника с белыми выпученными глазами. Как оказалось, он не умел вообще плавать. Крикнув куму, который находился в противоположной от места крушения и от меня стороны, чтобы плыл к нам, я приступил к спасению утопающих. Погрузить Олейника в лодку, в котором весу было не более ста пятидесяти килограммов, было невозможно, он или выломал бы борт моего утлого суденышка, либо опрокинул его. Подплывший на резиновой лодке Саша забрал с затонувшей лодки Олега, а я стал буксировать Олейника к берегу. С трудом, но мне это удавалось, а в камышах дело застопорилось. Такая туша за бортом не позволяла  продвинуться ни на сантиметр. Тогда я применил челночный ход – проталкивался в камыши на всю длину лодки, спасаемый перебираясь руками вдоль  борта, пробирался к носу, затем операция повторялась и так несколько раз, пока «утопленник», не достал дна ногами и побрел на берег раздвигая камыши руками. Кум Саша тоже спас своего утопленника, правда не совсем удачно. Когда его лодочка подошла к берегу, Олег попытался перешагнуть через надувной борт - баллон. Но мокрые, сползшие штаны не дали ему это сделать и он рухнул за борт в жидкую черную грязь. Оставшиеся два метра до сухого берега он проделал на четвереньках, отсвечивая белизной своих ягодиц, так как штаны его при падении свалились до колен и на берег он выполз, таща не меньше ведра грязи в них. На этом наша помощь закончилась. У Олейника здесь были сыновья, затевья, они и завершали спасательную операцию по вытаскиванию затопленной лодки и отыскиванию с помощью большого магнита, спущенного в воду на бечевке, оружия потерпевших. Пробыв в своих скрадках еще кое-какое время, мы закончили охоту и выбрались на берег. Оставаться еще на ночевку  в наши  планы не входило, норматив дичи мы отстреляли, поэтому пожелав остающимся  «Ни пуха , ни пера» -  поехали по домам. На этом наш праздник «День охотника» закончился.

С каждым годом на озере охотников становилось все меньше и меньше, не собирались уже за общим столом, а кучковались по два – три человека, не общаясь с соседями. Нередко возникали ожесточенные споры из-за мест отстрела, ничем и ни кем теперь не контролируемые. А в прошлом году я приехал на озеро один. Подумалось: - Остался «последний из Могикан». Посидел у костерка, перебирая в памяти годы и события, людей и их приключения. Вспоминая ту атмосферу дружбы, братства и взаимопомощи сожалел, что это осталось в далеком прошлом и сегодня живем по совершенно иным принципам, -  без праздника на душе.

Старая мельница

Деда своего Ивана Ивановича Бавыкина, работавшего старшим лесообъездчиком Лугавской лесной дачи Минусинского лесхоза, я никогда не видел и не знал - погиб он в 41 году под Москвой. Остались о нем лишь рассказы и воспоминания отца да немногочисленных его соратников, вернувшихся с фронта. Одним из таких, запавшим мне в душу, был рассказ о том, как мой отец с дедом ездили на Восточенскую водяную мельницу молоть зерно и какой там красивый пруд с белыми цветами, растущими прямо из воды, поверить в такое было просто невозможно. Желание побывать на этом пруду и посмотреть на это чудо не давало покоя мне, босоногому парнишке. Ждать пришлось долго, так как не было оказии: молоть в те скудные времена было нечего, а делать  спецрейс – накладно. Уже не знаю, что подействовало на отца: или мои настойчивые просьбы, или желание порыбачить, но однажды мы собрались и, захватив удочки, поехали к желанной цели. Выносливый трудяга, мотоцикл ИЖ–49, преодолев все колдобины и хляби лесной дороги, доставил нас до заветного места.

Я заворожено смотрел на зеркальную гладь, как мне казалось, огромного пруда и на белоснежные кувшинки, плавно покачивающиеся на его поверхности. На всю жизнь врезалась мне в память эта незамысловатая природная картинка: глухой шум и рокот воды в сливных вишняках и приводном колесе мельницы, сама мельница - ветхая, темная, но какая-то по домашнему сказочная; голуби, садящиеся мне на плечи и голову, которых можно было взять в руки и напоить изо рта. Насмотревшись на все и облазив вдоль и поперек, я, размотав удочку, приступил к рыбалке. Клев был неважный, и мелочь – карасики - лишь изредка шевелили поплавок, покачивающийся среди листьев кувшинки. День пролетел незаметно, солнце стало клониться к закату, и на поверхности воды при полном безветрии началось непонятное движение: белоснежные сказочные цветы стали закрываться и уходить под воду, а глянцевитые темно-зеленые листья приподниматься и бугриться над водой, отчего вся водная гладь стала походить на лоскутное одеяло. Мистический страх охватил меня, мне казалось, что желто-бурые, похожие на резиновые шланги стебли могут и меня утянуть в темную глубь. Подобрав повыше от воды ноги, я стойко сопротивлялся желанию дать деру от такого кошмара. Постепенно все успокоилось, наступила теплая летняя ночь. Был ужин у костра и крепкий детский сон под успокаивающее глухое бормотанье воды, неустанно крутящей мельничные жернова. А с наступлением ясного солнечного утра чудеса продолжались: цветы, скрывшиеся на ночь под воду, плавно всплывали на поверхность, раскрывали свои белоснежные лепестки и, искрясь на солнце водяными изумрудами капелек воды, покачивались на поверхности; кружили над ними хороводы ярко голубые стрекозы-однодневки да жуки водомеры, как на коньках, лихо носились по водной глади, ловко лавируя между ними.

Такой вот и запомнилась мне на всю жизнь старая Восточенская мельница. Прошли годы, я учился, работал, росли сыновья, прибавлялось все больше забот, но всегда где-то в глубине души тлела искра памяти о чем-то далеком и прекрасном. И совсем не удивительно, что когда подросли мои сыновья, я уже за сотни километров, из Абазы, повез их к заветному месту своего детства. Надо было видеть их радость и удивление увиденному. Хотя уже не было мельницы – не пощадило ее время, и о ней напоминали лишь черные от времени деревянные столбы, да развалившееся приводное колесо с торчащими ржавыми самодельными гвоздями, тем не менее впечатление от красоты пруда, как бы врезанного в зелень лесных зарослей, было очень сильным. С визгом и хохотом ныряли и кувыркались ребята среди лилий, а, налюбовавшись на них и, накупавшись, срезали несколько штук, чтобы привезти и показать матери.

Впоследствии, к сожалению, очень редко, мы заезжали на этот пруд всей семьей, просто так, ни зачем.

Жизнь повернула мою судьбу так, что пришлось растить внука Вовку, и когда он немного подрос, конечно же, я не утерпел и решил показать ему пруд, в котором купался еще его прапрадед. Ясным погожим днем мы выехали из дома в приподнятом настроении от предвкушения встречи со «старым другом». Мягко и ровно шелестел асфальт под колесами машины, и я с благодарностью подумал о том, что наконец-то дошли руки до дороги, на которой раньше пломбы вылетали. Незаметно пролетели километры, и показалась окраина села Восточное. Чертыхнувшись и наградив себя нелестными эпитетами за то, что прозевал пруд, хорошо просматривавшийся с дороги, я развернулся и поехал назад, уже внимательно всматриваясь в разросшуюся придорожную поросль, однако опять ничего не увидел. Сообразив, что при строительстве дороги трассу могли проложить гораздо дальше, я стал искать сворот на проселок и нашел его. Заросшая травой дорога, уходящая вглубь леса в нужном направлении, вывела нас на лесную поляну, кое-где заросшую осокой-резуном с выступающими лбами небольших холмов в разводах белесых солончаков. Поняв уже все умом, сердце не хотело верить в горькую правду, а глаза невольно искали полузабытые приметы и ориентиры и находили их, не было лишь одного – старого пруда, плотину которого взялись ремонтировать нерадивые люди: раскопать - раскопали, убрали вековые залежи грунта, скрепленные ивовыми плетнями, а готовые бетонные лотки уложить не выбрали время. Так и лежат они возле зияющей в плотине промоины, служа немым укором нашей бесхозяйственности. Ушла вода, погибло все живое, исчезли красота и очарование лесного уголка. И стоял я перед внуком как оплеванный, без вины виноватый, и читал в широко распахнутых детских глазенках немой вопрос: «Дед, зачем ты меня обманул? Почему Вы, взрослые, такие плохие»? Нечего мне было ответить, и гнула к земле мою сивую голову вина за всех нас, таких безалаберных, заплевавших и затоптавших святыни свои, и не помнящих родства своего, и оставляющим вот этим маленьким человечкам лишь истощенные леса, заросшие дурниной поля, грязные воздух и воду, несущие в себе всякую заразу и радиацию.

Невольно на ум приходят есенинские слова: «Что имеем, не храним, потерявши - плачем».

Вот и кончилась вековая судьба старой мельницы, и нет ни в чьем сердце следа и памяти о ней. Еще одно рукотворное чудо, сотворенное нашими дедами и прадедами,  мы благополучно уничтожили.

Пусто стало на душе, пусто было и вокруг. Лишь в раскаленном бледно-синем поднебесье висела на одном месте, трепеща крыльями, пустельга, вжикали вокруг злые и кусачие пауки и слепни, да примостившийся столбиком на солончаковом бугру суслик сердито дергал хвостом, цвиркая на нас и всем видом показывая, что гости мы здесь  незваные и нежеланные.

Тимоня

Жизнь моя сложилась так, что с двух лет и до конца жизни растить и воспитывать своего внука Вовку пришлось мне, и все заморочки и события его жизни прошли через меня. Было ему лет десять-двенадцать от роду, когда наша знакомая подарила ему на день рождения собаку. Это был комнатный терьерчик апельсинового цвета месяцев трех. Когда она принесла мне эту очаровательную лохматую, с длинной волнистой и шелковистой шерстью куколку с умилительной мордашкой, на которую сквозь локоны налобной челки проглядывали темно-коричневые, почти черные внимательные глазенки – внук был в восторге и принялся ради знакомства приставать и ласкать его. Щенок вначале, как водится, недоверчиво смотрел на него, но затем, поняв, что с ним можно дружить, замахал своим купированным хвостиком и начал играть.

Как всякой уважающей себя собаке, ему нужно было имя, и мы на семейном совете решили присвоить ему имя Тима. Так в нашей квартире появился еще один член семьи. Он быстро разобрался в нашей семейной иерархии, признав во мне главу прайда, жене Гале была отведена роль народного контролера и воспитателя (веником в основном), ну а Вовка был как бы на равных с ним – сверстником, которого можно было не бояться, не слушаться, зато поиграть и побаловаться вволю. Тимоня, так мы его ласково стали называть, оказался смышленым щенком, быстро усвоил распорядок дня, наши привычки и возможности. Местом его обитания стал книжный шкаф, стоящий в коридоре, на ножках высотой сантиметров двадцать, под которым ему устроили постель. И все – эта территория вошла в его безраздельную собственность, посягательство на которую он расценивал, как нарушение государственной границы, показывая оттуда оскаленные клыки, и свирепым рычанием, с клекотом в горле, предупреждал, что шутки с ним не уместны. Тащил в свое гнездовье он все, что плохо лежит – от недоеденной косточки  до понравившейся игрушки. А вот прибрать у него в «доме» не позволял никому, даже мне. Только Галя с веником, ворча на грязнулю, выпроваживала его оттуда, и он, возмущенный до глубины души, ворча что-то свое, собачье, выбирался на общую территорию квартиры. Надо отдать ему должное, что хоть и был малышом по возрасту, но в квартире ни разу не нагадил. Когда приходила его пора, поскуливал под входной дверью все громче и громче – по мере накопления и, вырвавшись на волю, мчался к растущим перед домом тополям и там делал свои дела.

Затем обегал все собачьи «почтовые ящики», обнюхивал их, а получив нужную информацию, оставлял свои метки – послания собачьему миру и с чувством выполненного долга  возвращался ко мне. Жили мы тогда в большом девятиэтажном доме Г-образной формы, во внутренний двор которого выходило пять подъездов и только два - с короткой наружной. Так вот, всех жильцов этих пяти подъездов он считал своими и никогда не лаял на них. В каждом подъезде по двадцать семь квартир, в каждой квартире, усреднено, по три человека – это уже сотни людей. Как в такой головке могла разместиться такая информация, не понимаю до сих пор. Была ли у него картотека памяти по запахам, слуху или еще как – не знаю, для меня это загадка природы. Подобную способность у чужой, совершенно незнакомой собаки, я видел лишь один раз, но там она распознавала сотни машин, проезжавших мимо ее двора, и облаивала только чужие, не нашего города.

День у нас начинался с шести часов, и первым мероприятием был выгул собаки. Тимон прекрасно определял время и терпеливо ждал своего часа. Стоило в выходной день залежаться в постели дольше обычного, он тихонько пробирался в комнату и, встав на задние лапки, внимательно всматривался в мое лицо, определяя, почему я не подаю признаков жизни, и не замечая, что через прикрытые ресницы давно наблюдаю за ним. Разочарованный моей неподвижностью, уходил в свое логово, выждав минут десять, опять возвращался с проверкой – не проснулся ли я? Так повторялось несколько раз, пока, потеряв всякое терпение, он не дотягивался до моего лица, стараясь лизнуть нос. Тут уж хочешь, не хочешь – проснешься. Добившись своего, прыгал и вертелся от восторга, выражая свою радость. Когда у нас появлялось свободное время, и мы оставались дома втроем, могли себе позволить порезвиться. Устраивали догонялки – ловили мы вдвоем с внуком, а Тима, уворачиваясь от нас между мебелью в гостиной, войдя в раж уже пролетал по спинке дивана, прыгал через кресла и стулья, прятался под столом, в общем, шалили все, хотя знали, что от бабушки попадет всем.

Стоило только сказать: «Галя идет!», - Тима со всех ног прятался в свое убежище, а мы наспех ликвидировали последствия наших игр.

Казалось, он понимал наш язык, знал всех нас поименно, и я, иногда забавляясь с ним, предлагал:

- Поругайся на Вову.

Подбежав к внуку, он принимался радостно облаивать его, а вот если следовала команда:

- Поругайся на Галю, - тут другой коленкор.

Она, поддерживая правила игры, ворчала на него:

- Ах ты, лохмашка, еще лаять на меня!

Лаял негромко и редко с извинительными нотками, поглядывая на меня и как бы говоря:

- На что ты меня толкаешь, ведь попадет мне, а не тебе.

Когда же выпускали его во двор, с громким радостным лаем обегал весь двор, приветствуя всех, и радуясь всем и как бы говоря: здравствуйте все люди, здравствуй добрый и солнечный мир! Казалось, кусочек солнечной радости появился перед нашими глазами. Со всех сторон раздавались детские крики:

– Тима! Тима!

Это ребятишки со всех подъездов бежали к нему поиграть и пообщаться. Он был общим любимцем. И вскоре ребятня бегала, сопровождаемая радостным собачьим лаем, с криками и визгами восторга носилась по детской площадке и дворовой территории с групповыми посадками тополей. Еще любил он играть с пустой пластиковой бутылкой. Под его лапами она трещала и гремела, а он с напускной яростью набрасывался на нас, отскакивал, менял позицию и опять нападал. Увидев, что пацанов такая его «добыча» заинтересовала, хватал ее в зубы, и пускался наутек с развивающимися по ветру локонами своей шубки, те с улюлюканьем носились за ним и пытались отнять ее. Ужом вертелся он между ними, не даваясь в руки, а когда кому-нибудь удавалось все-таки это сделать, прыгал вокруг, как бы предлагая взять в зубы и побегать. Бутылку, естественно, забрасывали подальше и все наперегонки бросались за ней. Тут уж Тимоша показывал класс в проворности и, первым, подхватив бутылку, продолжал игру. Еще любил он играть в прятки. Двор нашего дома соприкасался с территорией школы, между нами было лишь футбольное поле и, огибая школу, небольшой сквер с баскетбольной и волейбольной площадкой, так что для игр и забав места хватало. Происходило все следующим образом: кто-нибудь из нас отвлекал внимание Тимошки игрой, другой в это время незаметно отходил и прятался. На недоуменный вопрос: - а где Вовка? - он поднимал свои лохматые уши торчком, весь подбирался и настораживался, чутко принюхивался и, захватив, так называемый верховой запах, мчался в нужном направлении, а там уже по запаху на земле находил участника игры и громким радостным лаем извещал всех, как он отличился. Зимой все эти активные игры переносились на футбольное поле, которое заливалось водой и превращалось в каток. Тут уж Тимоне приходилось туго, так как его друзья носились на коньках с такой скоростью, которую развить он не мог, что не мешало теперь уже ему гоняться за ребятишками.

Была у нас проблема с собачкой из второго подъезда. Это была изнеженная белая болонка по имени Снежана. Наш «балбес» влюбился в нее и не упускал случая  при встрече во дворе пообщаться с ней. Начиналось все с того, что они обнюхивали мордочки друг у друга, радостно махая хвостиками, видимо, так целовались, прыгали друг возле друга и начинали играть, гоняясь один за другим, нападая по очереди и кувыркаясь. Хозяйка собачки, видя, во что превращается шубка ее драгоценности, поспешно уводила ее со двора. Тима с грустью смотрел им в след и, вздохнув от огорчения, бежал искать других друзей. Но это было еще полбеды. А вот зимой, в самые крещенские морозы, у дамы сердца возникала потребность к размножению. Тут уж Тимоня терял ум окончательно. Убегал из дому и мог голодным сутками дежурить у ее двери. Вредная хозяйка гнала его на улицу, и он часами просиживал там на морозе или пробирался в холодный тамбур, где было ненамного теплее, и сидел, промерзший и дрожащий, на бетонном полу. Я не раз забирал его оттуда, да что толку, инстинкт продолжения собачьего рода гнал его опять на прежнее место. А однажды хозяйка появилась у нас на пороге с претензией:

- Ваша собачка не дает проходу моей Снежане, даже погулять стало невозможно. Спрашивается, а при чем здесь Тимон? Твоя собачка испускает вонючие  притягательные запахи – ты ее и лечи  таблетками и уколами. В общем, разговора у нас не получилось, мы друг друга не поняли.

А еще он любил ездить на машине, нет, не за рулем, а на полке у заднего стекла. Туда он пулей залетал по спинке сидения и считал это своей территорией, на которую никого не допускал и охранял, как свое логово в квартире. Поведение его при этом кардинально изменялось, он становился охранником и облаивал всех, кто приближался к машине ближе, чем на метр.

Все выезды на природу хоть зимой, хоть летом не обходились без него. Тут уж его усердие находило конкретное применение, всех участников вылазки он контролировал и охранял.

Одного только не мог понять при сборе грибов: чего это мы все толкаемся и подбираем, на его взгляд, бесполезные вещи. Он в это время удовлетворял свои охотничьи инстинкты – вынюхивал и находил, вспугивая из травы, куропаток, тетеревов, вальдшнепов. Маленький рост не давал ему достаточного обзора в высокой траве, так он становился столбиком на задние лапы, а если и это не помогало – делал «свечку», то есть прыгал вертикально вверх, высматривая интересующий объект.

О том, что он умеет плавать, мы узнали совершенно случайно. А было все так. Собрались мы с внуком порыбачить на озерах и прихватили его с собой. Все было как обычно: накачали лодку, приготовили сети и, с трудом погрузившись в нее, так как она была одноместная, поплыли к заливу – месту постановки сетей. Метров через сто у нас за спиной послышались какое-то сопение и бульканье. Обернувшись, мы обомлели – из воды торчала головенка нашего стража с выпученными от страха и ужаса глазами, с мольбой о спасении. Силы явно покидали его. Выхваченный из воды, он представлял жалкое зрелище – мокрое, трясущееся от холода и страха существо. Видимо, он решил, что раз мы так далеко отплыли от берега, то обязательно должны утонуть, и бросился спасать, а если суждено, то и утонуть, но вместе с нами. Такая самоотверженность поразила нас, и мы, как могли, приласкали его и определили в носовую часть лодки, где был клочок свободной территории. Но разве он усидит? Отряхнувшись от воды, обдав нас при этом целым облаком водяной пыли, он взобрался на надувной баллон лодки и стал зорко осматривать окрестности, уберегая нас от всяких бед и неожиданностей.

В летнее время, спасаясь от жары, мы ежедневно выезжали купаться на ближайшее озеро «Карьер». Свое название оно получило потому, что, в сущности, и было старым заброшенным карьером, из которого брали и вывозили гравий на строительство города. Котлован его был огромный, и только посередине, где глубина его дополнительно увеличивалась метра на три, со временем выступила и накопилась вода, образовав озерко не более двухсот метров в длину и сто пятьдесят – в ширину. Кромка котлована как бы превратилась в высокие берега, а дно - в ровную площадку, удобную для проезда и устройства лагеря у озера. Узнав, что наш Тимон умеет плавать, мы стали брать его с собой. На поездку он соглашался с радостью, а вот на купание – не очень,  все-таки воду он недолюбливал. И когда мы бросались в воду и уплывали от берега, забредал по брюхо и настороженно следил за нами. Как только расстояние между нами увеличивалось метров до десяти, уже не раздумывая, бросался спасать нас. Мы знали, что догнав нас, он начнет выписывать круги перед нами, не давая плыть дальше, а потом, уставая, полезет на наши плечи, по пути исцарапав своими когтями нам спины. Приходилось подчиняться и поворачивать обратно.

Его поразительная способность понимать нас и разговорную речь проявилась еще раз и самым неожиданным способом. Понимал он все, а вот разговаривать не мог. Как-то сидя на диване в гостиной, мы с Вовкой решили исправить положение вещей и стали в шутку приставать к нему с просьбой:

- Тима, скажи слово Вова.

Он смущенно вертел головенкой, всем своим видом показывая: «У вас что, крыша поехала? Где это видано, чтобы собака говорила?»

 А потом произошло то самое – невозможное. Он весь напрягся, вытянул шею и стал издавать хриплые, горловые звуки, похожие на это слово. После нескольких попыток ему это удалось: нечеткое, хриплое, оно звучало как «Гога». Нас поразило, как он понял смысл, что надо не только знать, но и произносить слово, а, проще сказать, говорить на собачьем языке. Радовались его успеху мы, а он был в восторге, что угодил нам, и юлой крутился, сияя от счастья своими блестящими глазенками.

Так мы жили и дружили много лет, пока не переехали жить в наш «долгострой» - дом, который мы выстроили на окраине города. Здесь была ограда, сад, огород, надворные постройки, так что охранная территория Тимона увеличилась в несколько раз по сравнению с квартирой. Он быстро установил границы, чего и как охранять, естественно, пометил их, чтобы прочая собачья братия не претендовала на них. И еще здесь его ждал сюрприз – в доме обитал старожил, кот Масяня, с которым, хочешь – не хочешь, нужно налаживать контакты. Но об этом чуть ниже. А вот историю этого кота надо описать по- подробнее. Попал он к нам совершенно случайно и как говорится, нежданно, негаданно. Внук мой Вовка на занятиях по физкультуре, в спортивном зале сломал себе палец на ноге, и хоть был бы палец, как палец, а то – мизинец. Но врачам это без разницы, они же ничего не понимают – взяли и загипсовали всю ногу в гипс, а в руки костыли и все: «Иди, Вова, гуляй».  Хорошая  гулянка, особенно по лестничным пролетам в школе и в тамбурах входных дверей, да еще и с сумкой с учебниками в руках, которые и так заняты костылями. Вот мне и приходилось на машине подвозить его к самому крыльцу школы и помогать добраться до класса, а там уже одноклассники принимали эстафету.

Так вот в один из моих приездов у школьного крыльца нас встретила девочка примерно Вовкиного возраста с котенком на руках. Я не обратил на нее внимания, помогая внуку выбраться из машины, пока не услышал вопрос – просьбу: «Вам котеночка не надо?»  Честно говоря, я не горел желанием разжиться такой радостью и, сославшись на то, что надо внука определить на место, пошел его сопровождать, подумав про себя: «Пока хожу, она его кому-нибудь всучит». Девочку мне было жалко, и в душе я понимал,  каково ей отдавать своего любимца, но, видимо, обстоятельства непреодолимой силы в лице матери толкали ее на такой поступок. Возвращаясь обратно, я увидел девочку, по-прежнему стоящую на прежнем месте, и сердце мое оборвалось. Обидеть ребенка отказом было выше моих сил, и мои доводы, что я могу поселить его только во времянке недостроенного дома, звучали неубедительно, а девочка, каким-то образом почуяв во мне родственную душу, с мольбой в глазах настаивала на своем. Я взял котенка в руки – это был пушистый комочек с мордочкой белого цвета, серыми разводами вокруг ушей в форме буквы «Х» и тоже серыми пятнами по белому фону в задней части тела. Как он понял, что решается его судьба, не знаю, а только взял и лизнул меня розовым язычком в нос. И все, это решило исход дела. Я засунул его запазуху, где он сразу затих и притаился. Девочка, радостно поблагодарив меня, умчалась по своим делам, а я повез своего теперь питомца на новоселье.

Поселил я его, как и обещал, во времянке. Здесь был проведен свет, кирпичная печь-плита, верстак и набор столярных и плотницких инструментов. То есть использовалась она в период строительства дома как мастерская. Котенок быстро освоился на новом месте, радостно встречая меня по вечерам, терся о мои ноги и, получив свою порцию ласки, блаженно мурлыкал у меня на плече. В еде был непривередлив и ел все, что я ему привозил, запивая молочком, до которого был большой охотник. От протопленной печи во времянке долго сохранялось тепло, и я занимался своими делами: что-то пилил, строгал, вырезал, то есть готовил отделочные материалы для строящегося дома. Котенок в это время носился по полу, взбирался на верстак, играл со стружками, в общем, помогал, как мог, разделяя со мной одиночество. Поздно вечером, наработавшись, я уезжал в город на свою квартиру, а он оставался скучать до следующего вечера. За зиму он подрос и стал по размеру как взрослое животное. Длинная, пушистая шерсть на его спине забилась опилками, древесной пылью и превратилась в толстый войлок. Приехавший на каникулы сын Михаил, студент медицинского института, освободил его от этой обузы, скрупулезно, по миллиметру подрезав шерсть на спине. Теперь кот стал короткостриженый, что привело его в крайнее смущение, но было тепло, шерстка постепенно отросла, и он превратился в красавца. По характеру он был миролюбивый и ласковый лентяй. Мышей не ловил вообще и не ел их, а когда при копке картошки в огороде нам самим удавалось поймать грызуна, то играл с ним, забавлялся, пока тот, улучив момент, не скрывался в каком-нибудь недоступном убежище. Любил сидеть у нас на коленях, мурлыкая свою нескончаемую песенку, однако предпочтение отдавал Вовке лишь только потому, что тот его не наказывал, а от меня, бывало, получал встрепку в воспитательных целях.

С Тимоней они подружились не сразу. Вначале было полное непонимание и агрессивное поведение обеих сторон – и яблоком раздора, как это ни странно, стал я. Один считал меня главным защитником и спасителем, второй – главным опекаемым и защищаемым, так что интересы их были прямо противоположны, и компромисс они нашли сами. При мне поддерживали нейтралитет, а уединившись, возились, играли в саду и дома, а потом, устав от забав, засыпали, где-нибудь под кустом в обнимку. Но стоило мне появиться, Тимон тут же превращался в агрессора – ворчал, показывал клыки и всем своим видом говорил: «А что, я ничего, это вон тот лохматый все лезет ко мне». Масяня же невозмутимо жмурил глаза, а когда Тимон налетал на него, переворачивался на спину и подставлял пузо: «На, ешь меня», - чем приводил собаку в полное недоумение и замешательство.

В то время по телевизору шел многосерийный фильм «Сегун»: в Японии одному иностранцу за заслуги присваивали все новые и новые звания и титулы. Под впечатлением этого и мы решили Масяне присвоить титул. Поскольку на голове у него красовалась серая стилизованная буква «Х» и родился он в Хакасии, то и титул соответствовал всем этим параметрам – «Хакасидо». Нам казалось, звучный и красивый. Мы веселились, как могли, по этому поводу, а Масяня презрительно щурил на нас глаза и всем своим видом говорил: «А мне по барабану, чего вы там напридумываете».

Так мы жили, не тужили до роковых событий, когда соседи на параллельной улице не завели двух бойцовских собак, которых ежедневно выпускали гулять самостоятельно. Они быстро передушили всех котов и собак в округе, гулявших без хозяев. А однажды добрались и до Тимони. Он, выбравшись в дырку под воротами, сидел у калитки и наблюдал за жизнью на улице, как вдруг из-за угла, из проулка,  вылетели эти убийцы. Ему не хватило времени, чтобы три метра пробежать до спасительной дырки. Жалобный предсмертный визг заставил пулей вылететь меня со двора на помощь любимцу, но все уже было кончено. Вдалеке убегали собаки, а Тимоня корчился в предсмертных муках у меня на руках. В груди у него что-то хрипело и булькало, я бестолково пытался помочь ему, не зная, чем, а он затихал, дышал все реже и реже и, наконец, замер. Лапки его мелко задрожали и на мое жалобное: «Тимоня, Тимоня», он лишь слабо вильнул хвостиком, как бы прощаясь со мной и прося прощения, что покидает меня навсегда.

Слезы закипели у меня на глазах, дикая боль сдавила сердце. В голос ревела жена, проклиная и таких соседей, и их собак.

Первой мыслью было взять в руки ружье и перестрелять их на глазах хозяев. Но потом возобладал здравый смысл - за стрельбу в городе меня лишили бы оружия и оштрафовали. Завернув в белую простыню Тимоню, я поехал в лес и там, на приметном светлом пригорке, под вековой сосной, похоронил своего любимца, предварительно попрощавшись с ним и погладив в последний раз по голове. Дома обнаружил сына, мастерившего из рыболовных крючков  что–то наподобие якоря. Он намеревался, запрятав их в куски жира или мяса, накормить убийц, тем самым обрекая их на голодную, мучительную смерть. Отобрал я у него эти самоделки, пояснив, что травить надо не собак – это специально выведенная порода для этих целей  - убивать, а хозяев, которые за ними не смотрят.

Через несколько дней ушел в ночной дозор Масяня и не вернулся. Видимо, его постигла та же участь. Наш двор в одночасье опустел, и все мы ходили, как потерянные, еще долго переживая утрату.

Соседские собаки бесчинствовали недолго – у кого-то, видимо, не хватило выдержки, и их уничтожили, но нам от этого не стало легче.

Исчез какой-то пронзительно яркий лучик доброты, ласки, тепла и преданности, согревавший наши души от общения с ним.

Впоследствии мы завели других собак  - и смелых, и умных, и преданных, но такой, как Тимоня, у нас уже не было никогда.

Рыбалка на озере Бугаево

Раскинулось  оно привольно по Хакасской степи в восемнадцати километрах севернее города Саяногорска  и своей восточной оконечностью  примыкает  к автодороге Саяногорск – Абакан. Если смотреть на топокарту, то наблюдается следующая картина  - с запада на восток протянулась целая цепочка больших и малых озер, заканчивающихся наиболее значительными, разделенными лишь небольшими  перемычками и дамбами: озеро «Чалпан», «Черное» озеро и озеро «Бугаево». Самое большое из них  -  «Черное» озеро, затем идет «Бугаево», протянувшееся  на четыре километра в длину. В начале, в западной части, она имеет неправильную форму круга с диаметром поперечника более километра, затем плавно сужается до двухсот метров и дальше опять устремляется вширь до  шестисот метров, и в таком варианте заканчивается дамбой, отделяющей его от  небольшого озерка, переходящего мочагами в знаменитые, в свое  время «Трехозерки», где была установлена  заповедная зона отдыха для водоплавающее дичи и утки, ни кем не потревоженные, могли свободно выводить утят и поднимать их на крыло. Упорные  слухи среди рыбаков о том, что  из «Черного» озера по трубам  под дамбой и дальше по узкому проливу в озеро «Бугаево» попала пелядь, сбежавшая из садков тамошнего  рыбного питомника, не давала нам покоя с кумом Сашей – заядлого рыбака, проживавшего в Абакане. Мы делали несколько заездов на рыбалку и на удочки пытались поймать эту рыбешку, которую только-  только начали разводить по озерам и обладавшую несомненными вкусовыми достоинствами перед карасями и окунями. Все было тщетно – на удочку, на наши приманки  она не ловилась.

Выход   оставался один – рыбачить сетями. Это было связано с риском попасть в руки рыбинспекторов, а это значило изъятие сетей, которые в то время были в большом дефиците , пойманной рыбы и естественно нешуточного штрафа. Но как говорится: - Риск благородное дело; - и мы решили проделать эту операцию под покровом ночи.

В заранее оговоренное время мы встретились вечером на машинах у конечной дамбы озера. Перед этим, прошел хороший дождь, и дорога по глиняной дамбе выглядела не очень  привлекательно, а скорее даже отвратительно – две желтые колеи  с ямами и ухабами, залитые водой, вели к противоположному берегу. Объехать их по обочине тоже было невозможно – по скользкой глинистой поверхности можно было свободно скользнуть  в воду хоть в ту, хоть в иную сторону, со всеми вытекающими  отсюда последствиями. Такие мелочи нас не останавливали и вот одна за другой  наши машины, воя на повышенных  оборотах двигателями и, хлопая бамперами в желтую жижу, поползли на ту сторону. Операция эта прошла удачно, но вот дальше дорога скорее направление движения, проходила вдоль мочагов и тянулась на километр, если не больше. Здесь уже было место для маневра и машины наши, раскидывая комья грязи, то шли юзом, дымя колесами по мокрой траве, то вихлялись из стороны в сторону при заносах, а то козлом прыгали через сусличьи,  принорные ямы и буераки.  На этом наш автокросс  не заканчивался. Дальше следовал затяжной подъем в гору, а дорога была зажата с обеих сторон полями пшеницы. Но и это нас не останавливало - у нас был целый набор мероприятий на такой случай:  толкать, буксировать, откапывать или закапывать, - смотря по обстоятельствам застрявшую машину. И эту преграду намучившись, мы преодолели, а дальше, по  хребту дорогу обдуло, и   можно было ехать без буксовки. На самой вершине горы мы остановились,  чтобы   осмотреться. Слева по склону, в сторону озера, находился старый, заброшенный карьер, отсюда когда – то брали щебенку. Место это было хорошее для ночевки, но слишком далеко от воды и от рыбалки.

В бинокль обнаружить на озере  никого не удалось, за исключением  рыболовного катера, приткнувшегося к берегу. О нем мы были прекрасно осведомлены  - это промысловым ловом занималась частная бригада рыбаков, но они стояли  километрах в трех от места,  намеченной нами рыбалки и помешать не могли.

Конечная цель же нашей поездки была самая западная часть озера, где в прибрежных камышах, на небольшом островке, возвышался белый, бетонный куб размером 2,5 *2,5 метра, без окон и дверей непонятного назначения, возможно это была законсервированная скважина какого –то  водозабора. Туда по прибрежной болотине мы добрались без остановок и приключений, и вот уже наши машины разбрызгивая воду по сторонам , форсировали брод на перешейке к островку. Запрятав машины в камыши, мы приготовили лодку, набрали сети и стали ждать  темноты. Сноровки и навыков нам было не  занимать и с постановкой сетей, даже в полной темноте, мы легко справились. Прошло несколько часов, мы безмятежно отдыхали у небольшого костерка, как вдруг вдалеке, где стоял катер, стал шарить по камышам луч прожектора. В начале он не вызвал у нас опасения, но когда стал приближаться все ближе и ближе, и в  бинокль было видно, что катер идет вдоль камышей, возникло опасение, а не рыбинспектора ли «оседлали» катер. Надо было срочно снимать сети, если их не снимут  инспектора, то уж катер неизбежно изорвет их в клочья, намотав  на винт. Три сети  выбрать мы успели вовремя,  четвертая же последняя, была далековато от нас и мы решили пожертвовать ей, чтобы не потерять все. Перегруженная мокрыми сетями надувная лодка еле  тащилась, бултыхаясь  на воде своим  резиновыми пузом, а катер был уже рядом. Налегая  изо всех сил на весла, мне удалось втиснуть ее  в небольшой  просвет в камышах и все упершись в плавник, она встала  намертво. Мы с кумом упали на мокрые сети и затаились. К нашему счастью луч прожектора скользнул  по вершинам камышей, и катер, не заметив нас, прошел мимо, удаляясь к  противоположному  берегу. Отдышавшись, мы поплыли смотреть,  во что превратилась  наша последняя сетка.  Она стояла  хорошо, только  недолго – примерно половины ее  не было - уплыла  на винте.  Поминая рыбаков, не самыми хорошими словами, мы принялись заново, с фонариками разбирать запутанные сети и готовить их к постановке, хотя, на улов рассчитывать не приходилось, как мы поняли, катер тащил за собой трал, так что наша рыбка была уже у них в трюме.  Так  оно  и  оказалось – утром улов был  более  чем скромным – только на уху. Неудачи не  оставили нас и мы решили попозже, перед заморозками, попробовать еще раз.

Выждав время, когда  уже запузырились  лужи  молодым ледком, а в  тихих заводях появились первые  забереги, вторично приехали на свое место. Чтобы не мучиться с надувной лодкой в этот раз я прихватил с собой лодку «каноэ» погрузив ее на багажник, на крыше своих жигулей. Лодка эта была трофейная . Я давно мечтал  о такой, но  запредельная, по моей  зарплате, цена на них отбивала всякую  охоту. Эту же разбитую и затопленную нашел  на пригородном  озере «карьер». В период «перестройки»  группа молодых  людей, видимо «приватизировала» пять  таких  лодок, скорее всего в ДОСАФе и пытались  организовать культурный  отдых на озере, сдавая их на прокат. Идея эта лопнула, как  мыльный пузырь, а лодки, оставленные  без присмотра, побили ребятишки в морских  боях без  правил, да пьяные компании, выламывая  тонкие стеклопластиковые борта.

Я приехал помыть машину и в воде, в нескольких метрах, на отмели, обнаружил затопленную лодку, видимо ветром прибитую к берегу. Остальные четыре уже давно валялись на берегу совершенно не пригодные для ремонта. Не поленившись,  натянул, взятые из багажника болотные сапоги и добрался до лодки. У нее почти напрочь была оторвана носовая часть и держалась только на верхней обшивке. С трудом развернув ее обломанной частью в озеро, стал  постепенно выводить к берегу – вода вытекала через пробоину и  лодка становилась все легче и легче.  Наконец мне удалось полностью вытащить ее на  берег и перевернуть. Смотреть на нее было жалко, до того жестоко с ней  обошлись, но и бросать не хотелось.  Я в свое время лодками занимался  довольно плотно и даже  сам изготовил две  штуки. Вот и теперь, прикидывая и так и эдак, решил, что если не смогу отремонтировать, то хотя бы скопирую ее и сделаю новую из фанеры или еще   из чего. Вечером мы с сыном Михаилом приехали за ней. Она немного обсохла и мы с трудом, но водрузили ее на багажнике.   После нескольких дней просушки, с внуком Вовкой принялись чинить ее листами тонкого  алюминия и заклепками. Получилось  не очень красиво, зато крепко и надежно, а алюминиевый  уголок, пропущенный  по килю, придал  дополнительной  прочности всему корпусу.

Лодка была легка на ходу, входила в камыши - как иголка в стог сена и с нее можно было стрелять даже стоя.

Вот с этой лодки мы и хотели порыбачить в этот раз. И опять  нам не повезло. На нашем месте стоянки уже стояли две  машины, и рыбаки засветло выставили с десяток сетей. Нам  оставалось довольствоваться лишь не уловистыми,  поэтому и не занятыми местами. Раздосадованные  мы рано улеглись спать. Соседи же наши все чего-то плавали к своим сетям, гомонились на берегу, а потом стали стучать в окно моей машины. Было два часа  ночи, морозец сковал тонким льдом прибрежные камыши и наши рыбаки обе свои надувные  лодки изрезали тонкими и острыми, как бритва, льдинами. Они просили  у меня лодку, чтобы снять сети. Лодку, конечно же, я  им не дал  - слишком много на  нее  было  затрачено труда и отдать, вот – так просто, незнакомому дяде, чтобы он ее разломал, я не мог. Поэтому чертыхаясь  про себя, вылез из спального мешка и, взяв одного из рыбаков, поплыли по его  подсказками собирать сети. Сколько и чего они поймали в потемках,  с кормы  мне  не было видно, лишь иногда трепескалась серебристая пелядь, пытаясь выбраться из сети.

Наскоро собравшись, они расселись  по машинам и исчезли в темноте ночи. Вот так у них получилось – ни себе, ни людях. Наш улов, как мы и ожидали, оказался  незначительным, но все же несколько пелядок заячеилось и мы теперь знали с какими сетями приезжать в следующий  раз.

К запланированной  поездке    мы подготовились более тщательно. Меня всегда смущало, что  добираемся мы, к своему месту лова огибая чуть  ли не все озеро по бездорожью, а на  единственном  выезде, -  на дамбе можем прямо приехать в «гости» к  инспекторам.

Выбрав время, я выехал на разведку и нашел   таки заброшенную полевую дорогу на противоположном  берегу  озера, по которой можно было кратчайшим путем выехать на берег залива шириной  метров сто пятьдесят, пересечь который на моей лодке было минутным делом, а еще через сто метров начинались наши становые места.

Сообщив куму в Абакан координаты места нашей встречи у полевой дороги, которая начиналась за несколько километров в стороне от озера, подняв и закрепив на багажнике лодку, забросив в багажник мешок с сетями, я поехал туда. Кум по достоинству оценил, выбранное мною место. Сухая ровная поляна на берегу залива, в окружении камышей, идеально прятала нас и наши машины от посторонних глаз. В этот раз все у нас получалось идеально. Никто не мешал, сети стоял как надо, и мы спокойно  ужинали у костра. Чаепитие наше затянулось, и мы проболтали  до полуночи, а подъем был запланирован на четыре часа. Еле дымящий костер не стали заливать водой, он обгорел со всех сторон и только по центру краснели несколько угольков. Как оказалось зря.

К утру потянул ветерок, причем к нашим  машинам, раздул угольки, и по траве пламя подошло к машинам, а в  полуметре от них затухло. Хорошо, что так, а  могло быть и хуже.

Подъем по будильнику был, как всегда, авральным и уже через пять минут наша лодка бесшумно скользила к самой дальней сети. Саша  сидел в носу лодки и выбирал сети прямо в мешки. По всплескам  и шлепанью  в вынимаемых из воды сетях, я понял, что улов хороший. На обратном пути, загруженная сетями лодка шла не так ходко, почему – то стала плохо управляемая, и хоть в полной  темноте я ничего толком  не видел, - стало казаться, что корма вместе со мной задирается все выше и выше. Когда мы достигли начала своего залива, я не выдержал и попытался  пристать  к берегу.  У меня это плохо получилось – лодка встала метрах в трех от берега, упершись носом в илистое дно. Выбравшись из нее , мы за борта вытащили ее на берег.  По забурлившей по дну   воде поняли, что ее там накопилось почти пол-лодки,   и мы элементарно тонули,  в потемках не видя, и не подозревал  ничего. Как впоследствии оказалось, в носовой части стычной шов верхней  и нижней части лодки не был герметичен   и при загрузке, погрузившись в воду, свободно пропускал ее.

Я принялся веслом вычерпывать  воду, а в это  время  не далекой от нас сопке, на месте карьера, как  звездочка засветились фары автомашины. Я вымолвил  лишь: - Саша нас  запеленговали . Кроме инспекторов там ни кому нечего было делать. Столкнув  облегченную лодку в воду, мы под прикрытием камышей, переплыли залив и теперь нас, от неизвестной пока машины, отделяла водная преграда. Пока машина ползла по грязи и бездорожью в нашу сторону, мы успели спрятать мешки с сетями в камышах, притопив их в воду, на  значительном расстоянии от нашей стоянки, и вытянув лодку,  перевернули ее в верх днищем. Теперь ничего  не напоминало о недавней нашей  рыбалке. Машина,  между тем, добралась до берега   противоположной  части залива, в том месте, где мы вычерпывали  воду из лодки  и остановились. Это был легковой  УАЗик , теперь уже без сомнения  рыбинспекции. С этого места в предрассветных сумерках уже можно было рассмотреть  нашу стоянку с автомашинами на противоположном берегу.

Вот только чтобы попасть к нам нужно было по болоту объехать залив километр в одну сторону и километр в обратную. Мы думали, это остановит их, но нет, машина, натужено, ревя двигателем, поползла в объезд. Прошло не меньше часа, мы за это время успели попить чаю и позавтракать. Саша, взяв ружье, пошел бродить по камышам надеясь подстрелить утку.  А вот и  гости «дорогие». Заляпанный грязью УАЗик остановился возле нас, двое инспекторов вышли из него и, представившись , поинтересовались чем это мы здесь занимаемся и где второй водитель. Легенда была дурацкая: - Приехали отдыхать, а второй водитель охотится. В это время в камышах грохнул выстрел и через несколько  минут вышел Саша с убитой уткой. Проверив  его документы на оружие и на охоту, опять обратились ко мне: «А где Ваше ружье?» - опять пошла легенда об отдыхе на природе. Багажник моей машины был открыт и там, на импровизированном столе  из ящика с инструментом, лежали продукты, которыми мы позавтракали, и стояла полбутылки водки, оставшейся от вечерней трапезы. На мое радушное предложение инспекторам: - Освежаться будете? – они ответили отказом и вскоре  уехали. Конечно, они не поверили ни единому нашему слову, но улик против нас не было. Опасаясь засады, мы еще выжидали часа два, а затем, побросав мешки с сетями в багажники, поспешили уносить ноги, причем каждый в свою сторону – кум  в Абакан, я в Саяногорск. Разделить по «братски» пойманную рыбу не удалось. В результате  я остался ни с чем , а Саша  с запасом рыбы на всю зиму.

Примерно через неделю по работе я был в Абакане и встретив Сашу поинтересовался его уловом. Он, видимо чувствуя угрызения совести, за несправедливый  дележ улова, предложил взять две его сети, в которые собственно и попала вся рыба, и порыбачить в одиночку – я согласился , а что мне было делать, оставаться без рыбы в зиму что ли? Приближался большой советский праздник День 7 – го ноября и я решил накануне съездить порыбачить. Вечером в сумерках я подъехал к озеру, снял с машины лодку и, погрузив в нее  сети, поплыл в самый уловистый залив. Ветер, который в городе был почти не заметен, здесь с заходом солнца, набирал силу, и порывы его достигали ураганной силы. Отступать мне  было некуда и две сетки, связанные в один конец выставлю по ветру махом, думалось мне. И действительно ветер гнал лодку, и я успевал только подправлять сеть, исчезающую за бортом. Вот булькнул  концевой груз, сеть кончилась, и только тут до меня дошло, ведь начался ураган да еще со снегом. Бешенный ветер поднял такую волну, что мой челнок бросало, как бумажный кораблик. Берегов из-за темноты и снега не было видно и меня  уносило все дальше и дальше в озеро, а волны становились все больше и больше. Спасительные камыши остались где-то далеко позади, но я еще не чувствовал беды, уверенный в себе  и в своем умении управляться с лодкой. Уносило ее носом по ветру, и сопротивляться ветру и волнам можно было лишь сидя спиной к ним. Грести в таком положении было неудобно и утомительно, гривастые черные волны проносились  мимо меня, и я не мог понять, плыву я на встречу   им  или стою на месте. Надо было каким–то образом исправлять ситуацию. Развернуть лодку при такой волне невозможно, а вот перебежать в носовую часть и, устроившись там, грести, как положено,  можно, ведь лодка устроена так, что нос и корма имеют одинаковую форму. Изловчившись, я проделал этот трюк, едва не стоивший мне жизни. На какую – то секунду  не успел я веслом  подправить ее и она развернутая ветром, стала бортом к волне. Я увидел лишь вздыбившуюся  черную массу волны над собой и моя лодка со страшным  креном  полетел  вниз, спало от  опрокидывания меня лишь то, что я упал на дно на четвереньки. Лодка же после такого трюка опять стала носом по ветру. Обдумывая ситуацию, я заметил, что как только я переставал сопротивляться   и останавливался передохнуть, волны уже не так били и трепали меня, а лодка, покачиваясь на волнах, скользила  в темноте ночи все дальше и дальше от желанного берега. Так она могла проскользить все  четыре километра  по озеру до самой дамбы, а мне, зачем туда?  И я рискнул  попробовать еще раз перескочить в нос. На этот раз, разогнав лодку по ветру, чтобы уменьшить сопротивление ветра и волн, я в два прыжка преодолел расстояние  до носа и, даже не успев сесть, стоя удержал веслом лодку, уже начавшую разворачиваться, точно против ветра. Это была победа.  Двухлопастное весло    замелькало у меня в руках, как ветряная мельница, разъяренные волны хлестали в носовую часть и проносились мимо разрезанные острым форштевнем , снег слепил глаза, но мне и не нужно было смотреть только двигаться против ветра, до победного конца. Сколько времени прошло в этом единоборстве не знаю, но мне удалось победить стихию. Заметно стихло волнение и ветер, и вот уже в нескольких  метрах от меня зашумели спасительные камыши. Пробираясь вдоль них я выплыл к своему заливу, а здесь , на мелководье волны почти не было  и я без проблем пересек его к месту стоянки. Оставив в камышах перевернутую лодку, поехал домой, чтобы рано утром вернуться и снять сети. Оставаться ночевать здесь, в голой степи, на семи ветрах, под порывами ураганного ветра со снегом было как – то неуютно. Снег шел всю ночь и прекратился  только под утро. Быстро проскочив расстояние по автотрассе, свернул на полевую дорогу, укрытую двадцатисантиметровым снегом и поэтому плохо просматриваемую. В свете четырех фар «жигулей» дорога казалась идеально ровной, т.к. снег замаскировал все лужи и ямы. И я исправно попадал в них, так что комья мокрого снега с грязью летели на лобовое стекло. Поворот  дороги к озеру пришлось искать пешком, нащупывая дорожную колею  под снегом ногами. Подъехав к месту стоянки, я развернул  машину в обратную сторону и проехался несколько раз взад  и вперед, проминая  в снегу колею, чтобы не забуксовать  на первых метрах, когда поеду домой. Сетку снял быстро и без помех упаковал ее сразу в мешок. Улов был хорош - наконец-то  мне повезло, - несколько ведер прекрасной пеляди.

Лодку решил оставить пока здесь, ее можно было вывезти и потом, а сейчас как  можно быстрее с таким уловом «делать ноги». А не получилось у меня уехать. Двигатель ревел на полных оборотах, а машина только дергалась и не трогалась с места. Уже светало  и все больше шансов возникало быть обнаруженным, заинтересованным службами. Мой расчет  на то, что в праздничный день, да еще в такую погоду, никто    не попрется  на озеро, пока оправдывался.

Осматривая машину, я понял причину ее  обездвиженности – подколесные арки передних и задних крыльев были забиты смерзшимся  снегом с грязью и намертво заблокировали колеса. Мелькнула мысль, от которой похолодела спина: - А ведь я паяльную лампу выложил перед поездкой, чтобы не мочить ее мокрыми сетями. Ни развести костер, ни согреть воды было не чем и не в чем.  Кругом был лишь снег на степных просторах, да обледеневшие камыши. Помощи ждать было не откуда, -  мобильной связи, в то время, не существовало. Как говорится – вариантов не было. Остался только один выход - дергая  машину первой и задней передачей, попробовать сорвать ее с места.  После нескольких попыток мне это удалось, но только на половину, - завращались задние колеса, и машина поползла, скользя по снегу передними. Хорошо, что накануне  я ее развернул  в нужном направлении, машина была  неуправляемая и двигалась только по прямой. Метров через пятьдесят, на кочках, колеса разблокировались и хотя бы минимально машина стала слушаться руля. Ну, а дальше  дело техники, с каждым километром   колеса  прогрызали  во льду все большее пространство, и машина шла почти нормально, правда на небольшой скорости, т.к.  крутой поворот сделать было невозможно.

Пока я прибирал рыбу и сети, машина под солнцем оттаяла, и из-под крыльев вываливались глыбы льда. От этой поездки пострадал лишь правый передний  амортизатор – его оторвало под корень. Вечером, налегке, я съездил за лодкой и устроил ее на  прокладки  на зимовку – нелегкая ее служба закончилась.

Через несколько лет во время зимовки, в 1994 году, рыба в этом озере задохнулась,  и тонны ее валялись на берегу протухая. Как – то  так получилось, но больше я на этом озере не был, зато осталось в памяти кошмарная, ураганная ночь и все приключения, связанные с рыбалкой.

Поделиться в социальных сетях

Политика cookie

Этот сайт использует файлы cookie для хранения данных на вашем компьютере.

Вы согласны?